Миг
На диване, с катетером в вене, моя подруга. На стене наскоро забитый гвоздь с инфузионным раствором для переливания: приступ астмы. От переживаний за маму ей дурно, ей плохо. Рядом с диваном — спецкровать для тяжелобольных. На ней женщина, которую невозможно узнать: мама подруги — аневризма мозга. И тишина. И слёзы. И боль. Не может оторваться от умирающей мамы и поэтому лежит с капельницей дома. Я и инфузионная система. Что делать… Как заведённая, меняю флаконы с раствором… Почему я вечно там, где трагедия?..
Нани готовила меня к этому. Заглядывая мне в глаза(или ещё глубже), всё время спрашивала: «Ты же поможешь мне? Ты же будешь со мной, если что-нибудь случится?» И я отвечала: «Да, само собой!»
И этот момент в её(и в моей) жизни настал. Я ждала его. Потому что таких вопросов просто так не задают. А она точно знала, что он придёт, этот страшный год, когда её маленькая семья потерпит крушение, от которого не спасут ни блат, ни деньги. Смертельная болезнь её мамы. Это ужас… В моей жизни было немало таких душераздирающих моментов. Моментов из чужих историй. О, чёрт, мне приходилось помогать тяжелобольным: огромным катетером откачивать желчь у лежачего больного с вырезанной почкой, подносить и выносить утки, перевязывать обрубки ног, поражённых гангреной, спасать человека, искусанного осами, в анафилактическом шоке, почерневшего. Я помню. Такое не забудешь. А что я? У меня нет медицинского образования. Я падаю в обморок от одного вида крови. Но у меня есть сердце. И я умею забывать о себе, когда кому-то хреново. Принимать молниеносные решения — про меня. Я люблю себя. Капризная. Избалованная. Брезгливая. Родные всегда ограждали меня от сложностей, трудностей, проблем. Чтобы мне было только хорошо и приятно. Но мои нервы на прочность испытывает сама жизнь. И вот теперь я каждые два часа переворачиваю, смертельно больную женщину, на которую страшно смотреть, не то, что прикоснуться. Кормлю через катетер. Я всё знаю. Меня предупредили. Меня научили. Мне доверяют. И нет путь назад. Надо, надо! Я должна. И всё. Сейчас расслабляться нельзя. Не имею права. А мне страшно, я боюсь, я чувствую запах смерти, я в шоке, я делаю нечеловеческие усилия над собой. Плакать — дома. От напряжения. От страха. От всего.
Ночь не кончалась. Так же, как и многие предыдущие. «Сколько ещё таких ночей предстоит?» — думала я, не отводя взгляд от обезображенного болью бескровного лица. С дивана за мной следят всё понимающие глаза Нани. Я бодрюсь, пытаюсь хоть как-то разрядить эту страшую пустоту. Ну и что, что ненадолго. Ну и что, что мы обе знаем, что счёт идёт на часы. Мне больно за тех, кому больно.
Та женщина умерла. Приехали люди, которых вызывают в таких случаях. Они частично выпрямили скрюченное от боли в комок застывшее тело несчастной. Это цинично. Но у смерти свои законы.
Нани осталась одна.
Но она лучше меня самой знает, что у неё есть я.
Я есть у многих, кому нужна.
А кто есть у меня? Иногда я задумываюсь об этом...
